ни покажется парадоксальным, с фактом негативного отношения к науке, ее результатам, с критическим взглядом на ее место в духовной и социальной сферах общества. На эту тему написано так много статей и монографий, что не имеет смысла задерживаться на этом. Я же хочу отметить тот факт, что столь невероятное внимание к проблеме рациональности в науке практически не только вытеснило, но даже затмило в сущности философский смысл рационального. Возвратить в поле деятельности философов проблему рационального совершенно необходимо, ибо это на самом деле одна из самых важных проблем философии. Но как нет единого без многого, бытия без небытия, дня без ночи, так нет в философии рационального без иррационального. Конечно, если философию считать наукой о всеобщих законах бытия и познания — и только, — тогда, возможно, иррациональное не потребуется. Но ведь философия есть нечто совсем иное. Философия — это результат деятельности остраненного и отстраненного (ставшего в сторону) человека, обладающего высокими духовными способностями. В своей повседневной жизни мы погружены в бытие как быт и загружены житейскими делами, заботами, страстями. Философия же — это взгляд, дума человека, остановившегося в своем беспрестанном беге и удивленно погрузившегося в созерцание окружающего мира, — что это? То, что в повседневной толкотне, в суете сует казалось само собой разумеющимся, вдруг обернулось тайной, загадкой, прочно засевшей в голове и лишившей всякого покоя.
Перед человеком встают извечные вопросы: кто мы? откуда? куда идем? Философия не просто любовь к мудрости — с любви к мудрости она начинается, — но поиск истины, истины в сократовском, а не научном смысле. Одно из лучших определений философии, на мой, взгляд, дал Артур Шопенгауэр: «Философия — высокая альпийская дорога; к ней ведет лишь крутая тропа чрез острые камни и колючие терния: она уединена и становится все пустыннее, чем выше восходишь, и кто идет по ней, пусть не ведает страха, все оставит за собою и смело прокладывает себе путь свой в холодном снегу. Часто приходит он внезапно к краю пропасти и видит внизу зеленую долину: властно влечет его туда головокружение; но он должен удержаться, хотя бы пришлось собственною кровью приклеить подошвы к скалам. Зато скоро видит он мир под собою, и песчаные пустыни и болота этого мира исчезают, его неровности сглаживаются, его раздоры не доносятся наверх, — проступает его округлая форма. А сам путник всегда находится в чистом, свежем альпийском воздухе и видит уже солнце, когда внизу еще покоится темная ночь»1.
Смысл и назначение философии
... мудростью, он заполнен страстью к ней. Переполненный этим ненасытным желанием, он в вечном порыве к Красоте - Благу - Истине. Платон ставит философию ... изобретателями. Они перешли от мифологической картины мира к рациональной, от Мифа к Логосу. Греческое слово logos, как ... пределы опыта через овладение формой, через познание формы. Видимо, древнегреческая цивилизация уникальна по своей страсти к форме. ...
61
Эти краткие замечания относительно природы философии понадобились мне для того, чтобы ввести читателя в атмосферу именно философского понимания проблемы рационального и иррационального, оставив за бортом исследования иные толкования данной проблемы. Это во-первых. Во-вторых, совсем не случайно процитирован именно Артур Шопенгауэр: анализируя проблему рационального и иррационального, их взаимодействие и противостояние, я буду опираться на философскую систему немецкого мыслителя, в которой эта проблема получила подобающее ей огромное значение. Именно у Шопенгауэра проблема рационального и иррационального, звучащая до того глухо, как бы в подполье, вышла наружу, стала предметом открытого, широкого, осознанного и тщательного рассмотрения (хотя термин «иррациональное» и отсутствует в его философии, рациональному он противопоставляет «иллюминизм»).
В отличие от иррационалистов последующей формации (К. Ясперс, М. Хайдеггер), которые, дабы быть как можно дальше от иррационалистов «второй свежести» («почва и кровь»), весьма строго и сдержанно говорят об иррациональном, Шопенгауэр пишет откровенно, смело, страстно, его философия — это обнаженный нерв иррационального, в ней бьется сильный, мощный, жизненный пульс, наполненный живой энергией иррационального.
Но вернемся к нашему вопросу: почему в философии нет рационального без иррационального? Философия есть прежде всего стремление понять сущность и смысл бытия. Познавая мир, философ пользуется как рациональными, так и иррациональными средствами, а сам мир несет в себе столько иррационального, что впору задаться вопросом: да есть ли в нем хоть гран рационального? Вот и попробуем разобраться во всем этом, дав для начала самые общие определения рационального и иррационального.
Рациональное — это логически обоснованное, теоретически осознанное, систематизированное универсальное знание предмета, нечто «в масштабе разграничивания» (Хайдеггер).
Это в гносеологическом плане. В онтологическом — предмет, явление, действие, в основании которых лежит закон, формообразование, правило, порядок, целесообразность. Рациональное явление прозрачно, проницаемо, а потому его можно выразить рациональными средствами, т. е. понятийно, вербально, оно имеет коммуникабельный характер и потому способно быть передаваемо другому в рациональной форме.
Иррациональное имеет два смысла. В первом смысле иррациональное таково, что вполне может быть рационализировано. Практически это есть объект познания, который поначалу предстает как искомое, неизвестное, непознанное. В процессе познания субъект превращает его в понятое, логически выраженное, всеобщее знание. Зачастую это иррациональное в нашей литературе называют нерациональным, но это в сущности неполный перевод на русский язык иррационального, где «ир» заменено «не». Более корректно подобное иррациональное следует обозначить как «еще-не-рациональное».
62
Еще-не-рациональное становится рациональным, т. е. абстрактным, логически и понятийно выраженным, короче — познанным объектом.
Наличие рационального знания признается как рационалистами, так и иррационалистами. Отрицание его привело бы к самым абсурдным последствиям — абсолютной разобщенности людей, не имеющих никаких точек соприкосновения в своей духовной и практической деятельности, к полной анархии и хаосу. Но отношение рационализма и иррационализма к рациональному знанию прямо противоположно. Рационалист убежден, что, получив рациональное знание о предмете, он тем самым познал его подлинную сущность. Иное в иррационализме. Иррационалист заявляет, что рациональное знание не дает и в принципе не может дать знание сущности предмета и мира в целом, оно скользит по поверхности и служит исключительно для целей ориентации человека в окружающей среде. Так, компас в руках путника — совершенно необходимая вещь, если путник идет по неизвестной местности в определенном направлении, а не праздно шатается в воскресный день по аллеям парка. Но разве компас может дать описание и характеристику местности? Так и абстрактное рациональное знание — поводырь в мире, знакомом ему исключительно в самых приблизительных чертах. Короче: рациональное знание возможно лишь относительно мира явлений, мир вещей самих по себе ему недоступен.
Знание, познание и его формы
... мифологическое познание. Его специфика в том, что оно представляет собой фантастическое отражение реальности, является бессознательно-художественной переработкой природы и общества народной фантазией. В рамках мифологии вырабатывались определенные знания о ...
А. Шопенгауэр, продолжая кантовскую мысль, объявил: познанный мир есть мое представление. Познаваемый мир расщеплен на субъективное и объективное. Формой объекта являются время, пространство, причинность, законом для него является закон достаточного основания в различных ипостасях. Но — главное — все это суть априорные формы субъекта, которые он в процессе познания накидывает на познаваемые объекты, к подлинной действительности они не имеют никакого отношения. Время, пространство, закон достаточного основания — только формы познания, а не свойства вещей самих по себе. Следовательно, мы всегда познаем только содержание нашего сознания, а потому рационально познанный мир есть исключительно представление — и не больше. Это отнюдь не означает, что он не реален. Мир в пространстве и времени реален, но это эмпирическая реальность, ряд представлений, общей связью которых для всех субъектов служит закон основания.
Мир как представление рационален, по Шопенгауэру, и в гносеологическом, и в онтологическом планах, ибо и там, и там работает закон достаточного основания. В реальном мире он проявляется в виде причинности, в мире мыслей — как закон об основании познания. Разумно и само сознание человека, утверждает немецкий философ, ибо оно способно «к неинтуитивному познанию, т. е. к понятиям и мыслям».
мы также познаем и само бытие. Иррационалист категорически возражает против этого, ибо мир вещей самих по себе иррационален для него не в первом смысле слова (как еще-не-рациональное), но во втором.
Второй смысл иррационального состоит в том, что это иррациональное признается в его абсолютном значении — иррациональное-само-по-себе, то, что в принципе непознаваемо — не познанное, но вообще никем и никогда не познаваемое, поэтому мы со своим интеллектом, говорит немецкий философ, «повсюду наталкиваемся на неразрешимые проблемы, как на стены своей темницы». Мир — «вечно тревожная загадка», его загадочность проявляется не только в целом, но в каждом кусочке: «… нет такого ничтожного глиняного черепка, который бы весь не состоял из необъяснимых свойств»2. Поэтому на вопросы о сущности мира, утверждает Шопенгауэр, «невозможен ответ не только для нас, но и ни для какого познания вообще, т. е. никогда и нигде…»3.
Рассудок и разум и их роль в познании
... “последние” основания, определяет цель познания. Разум истолковывает, оценивает, пытается понять. Разум задает основные регулятивы познавательной деятельности, ее высшие цели, он ценностно-ориентирован. В современной философии проблема соотношения рассудка и разума существует в ...
Итак, иррациональное в первом смысле, как еще-не-рациональное равно признается и рационализмом, и иррационализмом. Иррациональное во втором смысле — только иррационализмом, ибо иррациональное-само-по-себе абсолютно и не может быть рационализировано. Здесь пути рационалиста и иррационалиста полностью расходятся. Взаимозависимость рационального и иррационального прекращается, уступая место противоборству двух систем — рационалистической и иррационалистической. Начинается это противоборство уже с прямо противоположного их отношения к месту и роли разума в познании. В иррационализме разум, который дает строго объективное, рациональное знание о мире явлений, становится препятствием для познания вещи самой по себе. Для рационалиста разум — высший орган познания мира, «высшее апелляционное судилище» (Шопенгауэр).
Чтобы утвердить эту роль разума, пишет Шопенгауэр, послекантовские философы (Фихте, Шеллинг, «бездарный шарлатан Гегель») даже прибегали к недобросовестной жалкой уловке: слово «Vernunft» («разум») происходит от «vernuhmen» («слышать»), следовательно, говорят они, оно обозначает, что разум есть способность слышать так называемое «сверхчувственное» (Nephelococcygia, Тучекукуевск, — не жалеет иронии Шопенгауэр).
Выдумка эта, пишет он далее, была встречена с беспредельным сочувствием, неустанно, с несказанным удовольствием повторялась в Германии целых тридцать лет, даже легла в основу самых разных философских систем. Конечно, соглашается Шопенгауэр, «Vernunft» происходит от «Vernehmen», но лишь потому, что человек в отличие от животного может не только слышать, но и разуметь, однако разуметь «не то, что происходит в Тучекукуевске, а что один разумный человек говорит другому: вот что он ____________________ 2 Шопенгауэр А. Мир как воля и представление // Шопенгауэр А. Полн. собр. соч. Т. I. М., 1910. С. 131.
3 Шопенгауэр А. Соч. Вып. IX. С. 668.
64 разумеет, и способность к этому называется разумом4. Как видим, для Шопенгауэра разум жестко ограничен одной функцией — функцией абстрагирования и соответственно коммуникации, а потому он стоит ниже рассудка: разум способен образовывать лишь абстрактные понятия, тогда как рассудок непосредственно связан с наглядным миром. Рассудок собирает в живом опыте материал для разума, на долю которого выпадает простая работа абстрагирования, обобщения, классификации. Рассудок интуитивно и бессознательно без всякой рефлексии (для Шопенгауэра как иррационалиста явление вторичное) перерабатывает ощущения и преобразовывает их, опираясь на закон основания в формах времени, пространства, причинности. Только от рассудка, утверждает немецкий философ, зависит интуиция внешнего мира: разум к этому не приспособлен, а ощущения, чувства далеко еще не интуиция, а всего лишь материал для нее. Потому «рассудок видит, рассудок слышит, прочее глухо и слепо»5.
На первый взгляд, может показаться, что Шопенгауэр просто поменял местами рассудок и разум в пику столь нелюбимой им немецкой классической философии. Нет, ведь как бы ни был хорош рассудок, он познает исключительно феноменальный мир, не имея ни малейшей возможности проникнуть в мир ноуменальный. Традиция же немецкой классической философии состояла в признании разума как высочайшей способности познания подлинного бытия. Лжефилософы, заявляет Шопенгауэр, приходят к нелепому выводу, что разум есть способность, по самой своей сущности предназначенная непосредственно и интуитивно познавать последние основания всех вещей и всякого бытия, т. е. для метафизики. Если бы господа эти, говорит Шопенгауэр, вместо того, чтобы обоготворять свой разум, «пожелали им воспользоваться, давным-давно должно было бы выступить то простое соображение, что если бы человек, благодаря особому органу для разрешения загадки мира, представляемому его разумом, носил в себе врожденную и только в развитии нуждающуюся метафизику, то по вопросам метафизики среди людей царило бы такое же полное согласие, как и относительно истин арифметики и геометрии»6. Тогда на земле не существовало бы такого разнообразия религий и философий, «напротив, тогда на всякого, кто расходился бы с остальными в религиозных или философских воззрениях, тотчас должны были бы смотреть как на человека, который не совсем в своем уме»7.
Духовный мир человека
... ним и связанным. Много позже, в новоевропейской философии, термин "душа" стал употребляться для обозначения внутреннего мира человека, его самосознания. Сущность духовного мира человека определяли и словом " дух " как человеческое измерение, человеческий разум или ...
«единственно метафизическое и потому неразрушимое в человеке» есть бессознательная воля. Больше того, воля — слепое влечение, темный, глухой порыв — и есть та ____________________ 4 Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность.
5 Там же.
«всеединого зерна каждого явления» исключает для разума возможность познания мира вещей самих по себе. (Читатель вправе задаться вопросом: если воля абсолютно непостижима, как мы узнаем о ней? И. Кант вроде бы был более последователен, когда вещь саму по себе и считал только вещью самой по себе. Но Шопенгауэр в отличие от Канта превыше всех познавательных способностей чтит интуицию. Кант, писал он, исходил из посредственного, рефлексивного познания, я — из непосредственного, интуитивного, а абстрактное познание относится к интуитивному, как тень к действительным предметам. Так вот, по Шопенгауэру, вещь сама по себе раскрывается как воля во внутреннем чувстве человека. Погружаясь в созерцание своего я, мы обнаруживаем причину своего существования — волю. Затем обратив взор во-вне, обнаруживаем, что воля проявляется буквально во всем, начиная с неорганической природы и кончая высшим ее творением — человеком. Подробнее об этом — далее в статье.) Итак, основой мира, силой, управляющей миром вещей самих по себе и миром явлений, является иррациональная воля — темная, мрачная, бессознательная. Воля для собственной объективации создает в неудержимом порыве, столь же иррациональном, необъяснимом, как она сама, мир представлений, в котором буквально все, включая человека, служит интересам воли. Воля как бессознательная сила не знает, почему она хочет быть, но, глядя в феноменальный мир, как в зеркало, понимает, чего она хочет: оказывается, предмет ее хотения — «не что иное, как этот мир, жизнь, именно такая, как она есть»8.
бы тот мир, который мы видим вокруг себя, — со всеми его трагедиями, ужасами, страданиями. Только слепая воля могла построить жизнь, обремененную вечной заботой, страхом, нуждой, тоской и скукой.
Итак, воля хочет объективироваться, и поэтому создает жизнь, а мы оказываемся несчастными заложниками темной воли. Она в слепом порыве самореализации создает индивидуума, который получает свою жизнь как подарок, приходит из ничего, в смерти своей несет утрату этого подарка и возвращается в ничто. Поначалу, читая эти рассуждения Шопенгауэра, я невольно сравнивала его с Сереном Кьеркегором, который отчаянно и страстно боролся за каждого отдельного, единичного, в то время как немецкий философ писал: не индивид, «только — род — вот чем дорожит природа и о сохранении чего она печется со всей серьезностью…
Миф и реальность в современном мире философия
... в практическое, т.е. естествознание превратилось в технику, точнее, оно соединялось с техникой в единое целое. 6. Глава 2. МИФ и реальность Мифологическое сознание, как и миф, ... мира. Мифология в своем возникновении была наивной философией и наукой или, говоря строже, вненаучной формой познания(3). Содержание мифа представлялось рядовому человеку вполне реальным и даже в высшем смысле реальным и ...
«9. Только ____________________ 8 Шопенгауэр А. Мир как воля и представление.
С. 283.
с которой нельзя бороться, на самом деле имело лишь внешнюю форму, за которой скрывалась мучительная мысль — как обороть эту истину? Мыслитель не мог примириться с ролью человека как жалкого раба слепой воли, с его неизбежным исчезновением в ничто. Не может быть, чтобы человек явился на свет в качестве убойного скота. Конечность бытия человеческого — вот руководящая пружина философии Кьеркегора и Шопенгауэра. Оба были уязвлены фактом смерти и оба искали — каждый по-своему — выхода из тупика. Слепая, иррациональная сила распоряжается нашей жизнью и нашей смертью, а мы бессильны что-либо сделать. Бессильны ли? Здесь на помощь Шопенгауэру приходит именно его иррационализм. Рационалистически понятый человек — это сознание, разум, интеллект. Смерть гасит сознание, следовательно, прекращается существование. Шопенгауэр пишет, что корень нашего существования лежит вне сознания, но само наше существование целиком лежит в сознании, существование без сознания не есть вообще для нас существование. Смерть гасит сознание. Но в человеке есть подлинное, неразрушимое, вечное — воля. Именно благодаря иррациональному началу в человеке он неуничтожим! Вот смысл, цель, высочайшая задача философии Шопенгауэра: раскрыть перед человеком истинную его сущность и истинную сущность мира. Человек, владеющий познанием сущности мира, «спокойно смотрел бы в лицо смерти, прилетающей на крылах времени, и видел бы в ней обманчивый мираж, бессильный призрак, пугающий слабых, но не имеющий власти над тем, кто знает, что он сам — та воля, чьей объективацией, или отпечатком служит весь мир; за кем поэтому во всякое время обеспечена жизнь, равно как и настоящее — эта подлинная, единая форма проявления воли; кого поэтому не может страшить бесконечное прошлое или будущее, в которых ему не суждено быть, ибо он считает это прошлое и будущее пустым наваждением и пеленою Майи; кто поэтому столько же мало должен бояться смерти, как солнце — ночи»10.
Таким образом, человек, будучи в природной цепи одним из звеньев слепой воли, тем не менее выбивается из этой цепи благодаря тому, что он озарен пониманием сущности и смысла бытия. Больше того, Шопенгауэр прямо говорит об «адекватном воспроизведении сущности мира». Как это возможно, если до сих пор немецкий философ обосновывал мысль о полной непроницаемости мира вещей самих по себе? Мир иррационален, утверждает Шопенгауэр, но существует три подхода к нему — искусство, мистика и философия. Разговор об искусстве увел бы нас слишком в сторону, поговорим о мистике и философии. Мистику и философию Шопенгауэра объединяет общее понимание характера универсума. Как справедливо пишет А. Стирнотт, для мистика, а я добавлю — и для Шопенгауэра, характерно ____________________ 10 Шопенгауэр А. Мир как воля и представление.
Проблема познания мира в философии
... агностики отрицают познаваемость мира, то это не голое, ни на чем не основанное отрицание. На многие вопросы, указываемые ими, пока действительно невозможно дать ответ. Основная проблема, которая ... обусловлен не только причинами гносеологического порядка, внутренней логикой, но в определенной степени и традицией, восходящей к философии Д. Юма и И. Канта. Суть кантовского агностицизма, как ...
«универсум не есть статичный, бездушный механизм, но динамичный, творческий процесс, из которого возникают отношения, значения, ценности, идеалы и духовные личности»11. И. Хуттон Хинд определяет мистику как попытку выйти за пределы физических и видимых явлений нашего земного и каждодневного существования и таким образом раскрыть тайну жизни. Мистицизм, пишет он, делает акцент на откровении, озарении, прямой вспышке (яash) озарения, которая раскрывает «внутреннее видение» (кстати, слово «мистицизм» связано с корнем слова, означающим «закрывание глаз»).
Великая тайна, запрятанная в реальности, не подвластная науке, логике, раскрывается, когда надменный и жалкий человек прекращает свои умственные усилия и учится ждать откровения уникальной реальности или уникальной истины. «Be still and know»12 — говорит мистик нетерпеливым искателям знания и истины.
«к непосредственному проникновению в то, куда не достигает ни созерцание, ни понятие, ни вообще какое бы то ни было знание»13. Мистика и мистерия намечают пустое для познания место, «т. е. тот пункт, где необходимо прекращается всякое знание; и оттого этот пункт может быть выражен для мысли только отрицательным путем, а для чувственного созерцания он замещается символическими знаками, во храмах — темнотою и безмолвием, а в браманизме даже требованием приостановки всякого мышления и созерцания, в целях глубочайшего проникновения в недра собственного я, с помощью мысленного произнесения таинственного слова Oum»14. Мистик исходит из своего внутреннего, положительного, индивидуального опыта, в котором находит себя как вечное, всеединое существо. Но именно в силу собственной специфики мистика обладает одним очень крупным недостатком: у нее нет средств передать свой интимный, уникальный опыт другому.
Познание мистика несообщаемо, некоммуникабельно.
исключения. Философ не может ссылаться на интеллектуальные воззрения, на мнимые непосредственные видения разума, не может предлагать положительное знание о ____________________ 11 Stiernotte A. Mysticism and the Modern Mind // Mysticism and the Modern Mind. N. Y., 1959. P. 7.
«Будьте тихими и познаете».) P. 83.
13 Шопенгауэр А. Мир как воля и представление.
С. 635.
14 Там же. «… под тихое внутреннее произнесение мистического Oum погружаться в собственный внутренний мир, где нет ни субъекта, ни объекта, ни какого бы то ни было познания».
«должна ограничиваться миром: всесторонне указать на то, что этот мир такое, что он такое в своих глубочайших недрах, — вот все, что она может сделать, оставаясь добросовестной»15. Безусловно, здесь Шопенгауэр оказался в сложном положении — выразить иррациональное бытие в рациональных формах. И он прекрасно это понимает. Философия, пишет он, подобно маятнику, колеблется между рационализмом и иллюминизмом (читай — иррационализмом — Н. М.) Рационализм, по Шопенгауэру, имеет своим органом интеллект, иллюминизм — «внутреннее просветление, интеллектуальное созерцание, высшее сознание, непосредственно познающий разум, богосознание, унификацию и т. п. и презрительно относится к рационализму как к «светочу природы»16. Однако иллюминизм, подобно мистике, не владеет языком, способным передать внутреннее состояние индивидуума, поэтому, чтобы быть сообщаемой, философия вынуждена использовать рациональные формы — понятия, универсальные категории и т. п.
Иррациональная философия XIX века
... философского иррационализма XIX века. Целью данной работы является исследование основных положений философии иррационализма XIX века через работы трех ее главных представителей: С. Кьеркегора, А. Шопенгауэра и Ф. ... для Кьеркегора самое главное личностное, и оно недоказуемо. Он защищает свободу и личность от безликости. В философии Гегеля резкая тенденция по отношению к религии, она у него ...
«что-то» — подлинное знание о ноуменальном мире. Философия и получает это знание, утверждает немецкий философ, но философия не книжная, вторичная, а глубинная, первичная, рожденная гением. Гений в отличие от обыкновенного человека обладает таким избытком познавательной силы, способен на такое великое и непроизвольное напряжение духовных сил, что освобождается на какое-то время от служения воли и проникает в глубины подлинного мира. Если для обыкновенного человека, говорит Шопенгауэр, познание служит фонарем, который освещает ему путь, то для гения оно солнце, которое озаряет мир.
своем самопознании гений через Я как микрокосм постигает весь макрокосм. Философ-гений творит философию не из понятий, почерпнутых из других философских систем, а из живого, полноценного, всеобъемлющего опыта на основе своей невероятной силы и глубины интуиции. Потому философию следует сравнить с «непосредственным солнечным светом», а познание феноменального мира — с «заимствованным отражением луны». В таинственные глубины мира, непостижимые и необъяснимые ____________________ 15 Там же. С. 636.
Шопенгауэр здесь явно себе противоречит, ибо в принципе не признает ни интеллектуального созерцания, ни непосредственно познающего разума. Но, как справедливо писал И. Фолькельт, если И. Кант боязливо старается обставить всякое положение свое всеми возможными оговорками и ограничениями, то «философское мышление Шопенгауэра отличается какой-то царской беззаботностью и беспечной прямолинейностью» (Фолькельт И. Артур Шопенгауэр, его личность и учение.
69
(«необъяснимое начало — удел метафизики»), по Шопенгауэру, нельзя проникнуть иначе, чем через чистое созерцание и интуицию, и выразить добытое — иносказательно, в образах и сравнениях. Ведь и вообще-то, пишет философ, «для уразумения глубочайших и сокровеннейших истин нам не дано иных средств, кроме образов и сравнений»17. Но то, что является целью искусства, для философии лишь промежуточный момент, который она должна пройти, чтобы достичь понятийного выражения полученных результатов и в рациональной форме передать людям: «Отвлеченно, обще и отчетливо воспроизвести в понятиях всю сущность мира и как отраженный снимок показать ее разуму в устойчивых и всегда наличных понятиях — вот это и не что иное есть философия»18.
взгляд, это тот же путь, которым идет рационалист — через иррациональное к рациональному. Но это внешнее сходство, за которым скрывается глубокое различие. Для рационалиста иррациональное есть момент преходящий, его рационализация дело времени и усилий познающего субъекта. Здесь вернее было бы сказать — не через иррациональное, а исходя из иррационального: взяв иррациональное как непознанный объект, как еще не решенную проблему и использовав высшие познавательные способности превратить его в познанное, решенное, рациональное. Для Шопенгауэра как иррационалиста иррациональное — сердцевина подлинного мира как воли, а воля — вне разума, вне сознания.
Рациональная и иррациональная философия
... философия многозначна и часто определяется лишь контекстом. Многозначность -- это основная идея философии иррационализма. Сравнивая неорациональную и иррациональную философию ... А.Бергсон и другие. Предтечей иррационализма считается Шопенгауэр. Главный философский труд Шопенгауэра «Мир как воля и ... иррациональную душу от связывающих ее пут и соединить с рациональной, чтобы преодолеть духовный разлад и ...
Но здесь возникает новый вопрос: как и почему бессознательная, алогичная, иррациональная воля в своем темном, глухом порыве создает рациональный мир явлений, которым жестко управляет закон достаточного основания? Мы не знаем, говорит Шопенгауэр, почему воля обуреваема жаждой жизни, но можем понять, почему она реализовалась в таких формах, которые мы наблюдаем в феноменальном мире. Воля создает видимый нам мир в виде объективации самое себя, беря за образец идеи — вечные формы вещей, еще не растворившиеся в множественности индивидуации (именно в этом, полагает Шопенгауэр, истинный и первоначальный смысл платоновских идей).
Идеи — неизменные, независимые от временного бытия вещей формы. Всеобщая воля в процессе объективации вначале проходит через сферу прообразов — идей, затем вступает в мир единичных вещей. Рационального доказательства, что дело обстоит именно таким образом, разумеется, быть не может. Здесь (как и у Платона) — интуиция философа от Бога. Трудно сказать, насколько эта интуиция верна, но бесспорно, что, во-первых, вряд ли можно найти другой путь объективации воли в закономерный, ____________________ 17 Шопенгауэр А. Мир как воля и представление.
С. 187.
70 упорядоченный мир как представление, во-вторых, философия, говорит Шопенгауэр, не может базироваться на доказательствах, переходя от неизвестного к известному, потому что для нее все неизвестно. Ее задача — построение единой картины мира, в котором одно положение органически следует из другого, где наличествует стройная, непротиворечивая, убедительная для всякого мыслящего человека цепь рассуждений. Если тем не менее в ней встречаются противоречия, если не совсем убедительно звучит утверждение, что темная, глухая, бессознательная воля, лишенная намека на разум, выбирает в качестве образца своей объективации вечные идеи, то повинен в этом сам человек, закованный, как в броню, в рациональные формы познания, менее всего подходящие для адекватного воспроизведения иррационального мира (исключения — гении в философии и искусстве).
«видит» идеи, а гений — «видит». Созерцание идей позволяет ему освободиться от власти воли, освобожденный от власти воли — он постигает ее тайну. Сущность гения в том и состоит, что он обладает способностью чистого созерцания идей и потому становится «вечным мировым оком». В основе творчества гения, позволяющего ему постигать сущность ноуменального мира, лежит бессознательное, интуитивное, разрешающееся в конечном счете озарением, мгновенной вспышкой, что сродни мистическому знанию. Вдохновение — не разум и рефлексия — есть источник, импульс его творений. Благодаря чистому созерцанию и интуиции гений познает вечное, безусловное, сущностное. Гений — это не упорный труд и кропотливая деятельность, логические размышления («белка в колесе» Шопенгауэр), хотя и это тоже, но потом, потом; в иррациональной интуиции, вдохновении, фантазии раскрывается гению как чистому субъекту, раскрепощенному, освобожденному от рассудочных познавательных форм, истинная сущность истинного бытия. И если мистик ограничен мистически-интимным опытом, то гений «смутное ощущение абсолютной истины» облекает во внешние, яркие и выразительные формы, делая свое знание сообщаемым. Итак, в своем движении к самопознанию воля создает гения, «ясное зеркало мировой сущности». Раскрыв, обнажив «хитрость мировой воли», ее всепожирающую голодную страсть быть, ее неуемную жажду жизни, неблагодарный гений (ведь он как-никак любимое творение воли, призванное в качестве орудия самопознания воли, ее «светлое око») приходит к мысли о необходимости — отрицания воли. Отрицать всякое хотение, погрузиться в Нирвану — значит вырваться из плена безумной воли, перестать быть ее рабом. Человек, пишет Шопенгауэр, одержавший, наконец, решительную победу над волей после долгой и горькой борьбы с собственной природой, остается на земле лишь как существо чистого познания, как неомраченное зеркало мира. Раз мы познали внутреннюю сущность мира как волю и во всех его проявлениях увидели ее объектность, которую проследили от бессознательного порыва темных сил природы до сознательной деятельности человека, то мы неизбежно приходим к выводу, что вместе со свободным
71 отрицанием воли упраздняется беспрестанное стремление и искание без цели и без отдыха, упраздняются общие формы мира (время и пространство), как и последняя его форма — субъект и объект: «Нет воли — нет представления, нет мира»19. Здесь, говорит Шопенгауэр, мы, оставаясь всецело на точке зрения философии, достигли крайней границы положительного знания. Если бы мы захотели получить положительное знание о том, что философия может выразить только негативно, как отрицание воли, то нам не оставалось бы ничего другого, как указать на то состояние, которое испытали все те, кто возвысился до совершенного отрицания воли и которое обозначается словами «экстаз», «восхищение», «озарение», «единение с Богом» и т. п. Но это состояние не есть собственно познание и доступно только личному опыту каждого, далее несообщаемому. Вот почему Шопенгауэр, будучи корректным и последовательным мыслителем, говорит об отрицательном характере самой философии. Скорее всего, философия как учение об иррациональной основе ноуменального мира не может быть иной. Моя философия, пишет Шопенгауэр, «достигнув своей вершины, принимает отрицательный характер, т. е. заканчивается отрицательным моментом»20.
мира и как воли, и тем более как представления, но где-то в глубине души почти бессознательно надеется на существование мира, лежащего за миром как воля. Трудно сказать, говорит ли в нем философская интуиция или религиозная вера, которую он, кстати, как и мистику, считает интимным делом верующего, но в своих произведениях он глухо, намеками пишет о сокровенном мире непостижимого блага, о «царстве благодати». Но толковать об этом сокровенном мире, лежащем за миром темной и грубой воли, утверждает Шопенгауэр, философия не имеет права.
Дальше — молчание.
***
дескать, иррационализм возник ____________________ 19 Шопенгауэр А. Мир как воля и представление.
21 «Субъект и объект, — писал Н. Бердяев — остаются разорванными и для волюнтаризма, и для иррационализма, так как они не видят третьего начала, общего для субъекта и объекта, — большого разума, Логоса. Гносеология, в основе которой лежит идея Логоса, разума большого, объединяющего субъект и объект, будет не рационализмом и не иррационализмом, а сверхрационализмом» (Бердяев Н. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989. С. 86-87.)
72 только как реакция на слишком самоуверенный рационализм, утративший в своих притязаниях чувство меры. Это отнюдь не так. Иррационализм не только и не столько выступает против рационализма, сколько озабочен проблемой истины подлинного бытия. Решая бытийственные вопросы, иррационализм приходит к выводу об иррациональном начале бытия (что я и пыталась показать в своем исследовании философии Шопенгауэра).
И, разумеется, иррациональное-само-по-себе не является изобретением наших пессимистически настроенных современников (в результате катаклизмов XX века).
Иррациональное существует изначально, оно самостоятельно, самодостаточно, наличествует как в бытии, так и в познании. Преобладание в философии вплоть до XIX века рационального есть лишь факт истории, особенность развития несовершенного человеческого мышления. Ведь и квантовая механика появилась лишь в XX веке, хотя явления, изучаемые ею, существовали и во времена Ньютона, да вообще всегда. Непонимание и недооценка роли иррационального в бытии, в самом человеке и в обществе сыграли роковую роль, ибо многое, случившееся в истории человечества, можно было бы если не предотвратить, то по крайней мере смягчить. Ведь представление о действительности, исключающее иррациональное-само-по-себе, есть представление усеченное, фрагментарное, следовательно, не истинное.
Еще Боэций справедливо сказал о человеке, что он есть «индивидуализированная субстанция разумной природы». Человек не может (и это очень хорошо показал иррационалист Шопенгауэр) пассивно останавливаться перед непознанным, даже если оно непознаваемо. Пафос человеческого существования состоит в стремлении понять максимум возможного и даже невозможного. Как писал К. Ясперс: «И высказывание посредством гипотетических невозможностей непонятного в игре мыслей на границе познания может быть преисполнено смысла»22. В своем познавательном движении человек подходит к самым границам познаваемого, открывает иррациональное, вставляет в свои уравнения — пусть как х, — но это ближе к истине, нежели то уравнение, где отсутствует необходимое составляющее.
Справедливости ради следует сказать, что существуют иррационалистические системы (как я назвала их — «второй свежести»), враждебные рациональному, разуму, презирающие разумное, противопоставляющие разуму антиразум, противоразум. Позитивный же иррационализм не борется с разумом, напротив, ищет в нем союзника, но отнюдь не за счет преуменьшения роли иррационального. Эту позицию прекрасно выразил современный французский философ Анри де Любак: мы ощущаем, писал он, желание погрузиться в глубокие источники, обзавестись орудиями, отличными от чистых идей, обрести живую и плодотворную связь с питательной средой; постигаем, что «рациональность ____________________ 22 Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991.
С. 447.
73 любой ценой» есть «опасная сила, подрывающая жизнь». Отвлеченные начала не в силах постичь тайны, проницательная критика не способна породить хотя бы атом бытия. Но нужно ли разводить знание и жизнь, бездумно подчиняться всякой витальной силе? Мы опомнились и отошли от представления о мире, который может быть полностью постигнут и беспредельно улучшен чистым разумом. Мы познали, наконец, насколько он хрупок, но не хотим добровольно принимаемой ночи, в которой ничего нет, кроме мифов. Мы не хотим все время страдать от головокружения и исступления23.
знание о мире и вместо истины получить заблуждение, вместо правды — иллюзии. Тем более, что перекос в сторону рационалистического понимания мира не дал человечеству ни счастья, ни покоя.
Еще одна причина неприятия, отвержения иррационального носит, так сказать, нравственный характер. В нас крепко засело убеждение, что иррациональное должно быть чем-то негативным, несущим человеку если и не зло, то неудобства точно, а разум — лучший друг человечества, нечто светлое и доброе. Это не верно. А. Шопенгауэр, много размышлявший о свободе воли (одна из важнейших проблем его философии) и нравственности, убедительно показал, что разум находится вне границ морали: можно назвать вполне разумным поведение человека, отнявшего у нищего последний кусок хлеба, чтобы насытиться самому и не умереть от голода. Поступок разумный, рационально объяснимый, но глубоко безнравственный24. Итак, я пыталась показать, что рациональное и иррациональное в их взаимозависимости и противоборстве не только не исключают, но и самым необходимым образом дополняют друг друга. Это — категории, одинаково важные и значимые для философского рассмотрения проблем бытия и познания. Но их взаимозависимость не исключает их непримиримого противоборства. Здесь работает не гегелевская диалектика («снятие»), но качественная диалектика С. Кьеркегора или даже скорее трагическая диалектика А. Либерта.
____________________ 23 Анри де Любак. Драма атеистического гуманизма (рукопись).
так и низкого замыслов. (Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. С. 90.)
